Фонду «Старость в радость» скоро пятнадцать лет, а всё началось с простой поездки нескольких волонтёров к одиноким пожилым людям в забытый сельский интернат. Тогда никто не думал, что из этого вырастет целое движение — помощь, которая сегодня дотягивается до каждого региона России и меняет жизнь сотен тысяч людей.
Из маленькой инициативы «привезти что-то нужное» Фонд вырос в системную и адресную помощь: уход, медицинскую поддержку, волонтёрство, обучение специалистов и, главное, возвращает людям ощущения собственной ценности, интереса к жизни и права оставаться собой в любом возрасте.
«Старость в радость» — давний партнер Билайна. Ежегодно сотрудники со всех регионов пишут открытки к новогодним праздникам подопечным фонда, иногда создавая поздравление вместе со своими детьми, объединяя доброе дело с семейным досугом. В этом году в Билайне мы отправили рекордное количество поздравлений — около четырехсот открыток разлетелось по разным учреждениям с теплыми словами и пожеланиями от наших коллег.
Каждый, кто хочет помочь создать праздник в доме для престарелых и инвалидов может также поучаствовать в сборе подарков к Новому году и Рождеству. Переходите по ссылке, слушайте добрые поздравления бабушек и дедушек, и выбирайте количество подарков.
Клиенты Билайна, могут помогать фонду «Старость в радость» и с баланса мобильного номера. Можно помочь единоразово или стать постоянным благотворителем — для этого нужно всего лишь оформить подписку на комфортную сумму. Именно регулярные платежи позволяют фондам заранее планировать деятельность и поддерживать своих подопечных стабильно.
В преддверии новогодних праздников мы поговорили с Елизаветой Олескиной, директором фонда «Старость в радость», о том, из чего состоит подарок от пожертвователей, и чего ждут на Новый год пожилые в регионах. Это разговор о старости, которой мы все боимся, но которая случится с каждым. О том, как убивает одиночество и почему добро, сделанное сегодня, может однажды спасти нас самих.
— Что сегодня значит подарок от фонда? Что в идеале получают бабушки и дедушки на Новый год?
— Мы много лет поздравляли пожилых людей в интернатах. Сначала Фонд работал именно там, потом стал очень широко работать на дому. И во время ковида мы ушли (по эпидемиологическим причинам) от подарков, которые массово собирали на складе в Москве и развозили по регионам. И, честно говоря, не вернулись к этому формату.
Мы обросли таким количеством подопечных — пожилых людей, бабушек и дедушек, людей с инвалидностью по всей стране, — что везти из Москвы зефир, который приезжает «кирпичиком», и носочки, которые невозможно подобрать по размеру, стало слишком дорого и немножко бессмысленно. Сейчас волонтёрские группы собирают подарки под конкретных пожилых людей, в конкретный дом, и с радостью туда едут.
— А в регионах?
— По всей стране мы помогаем пожилым людям, которые встречают Новый год в интернатах и больницах, накрывать столы так, как будто они дома. Они всем отделением голосуют: будет селёдка под шубой, или оливье, или чебуреки. В нескольких интернатах, где больше мужчин, почему-то всё время выигрывают пельмени. Бывают совершенно неожиданные вещи — например, заливное с языком.
Мы делаем лимит — 300 рублей на человека. Дальше сотрудники вместе с жителями формируют список продуктов, чтобы новогодний вечер отличался от любого ужина, накрытого в 17:00 и убранного в 17:30. И нам ужасно греют душу фотографии, где бабушки и дедушки сидят, режут яйца, крошат солёные огурцы, трут морковку. Кажется, что они хоть ненадолго, но снова дома.
Иногда это не 31-е число — бывает 29-е, потому что тогда больше персонала, иногда это 1-е или 2-е. Но чаще всего — всё-таки 30-е или 31-е, в самый канун. Для них эта традиция очень важна: мало чего осталось «как дома», а тут человек снова хоть немного хозяин.
Мы очень просим, чтобы столы были красивыми. Потом из интернатов и больниц нам присылают фотографии: «вот это десерт», «вот блюдо Нового года». Даже у людей с тяжёлыми переломами позвоночника, которые не могут присесть, накрыт не просто прикроватный столик, а настоящий новогодний поднос — с красивым желе, с бутербродами, с кусочком рыбы, пусть маленьким, но настоящим и вкусным.
А на дому мы поздравляем пожилых людей вместе с соцработниками, которые приходят к ним два-три раза в неделю — оплачивать счета, выносить мусор и другое. И вместе с социальными службами мы превращаемся в проект «Дари радость в каждый дом»: когда соцработник в костюме Снегурочки или Деда Мороза приходит не за счетами, а поздравлять — поёт песенки, читает стишки.
И больше всего пожилых удивляет то, что их пришли просто поздравить. Коллеги потом рассказывают про совершенно счастливые глаза, про хороводы вокруг бабушки Тони, которая даже не верила, что к ней придут. Поменяли ей календарь — она его давно не отрывала (потому что «какая разница»), а потом все вместе попили чай. Для нас это ещё и способ научить систему быть чуть более человечной — маленькими средствами, но с вниманием к настоящим потребностям.
Каждый раз боюсь, что не соберём ни столы, ни подарки. В этом году всё идёт очень туго. Нам звонят сотрудники интернатов: «А будет ли стол?» Звонят партнёры из комплексных центров: «Будут ли гостинцы?», «Мы уже купили костюм волка. Будут же подарки?»
Мы очень стараемся. Будем делать всё, что можем.
— Как бы вы описали портрет подопечного фонда?
— Это на самом деле очень хороший вопрос, потому что я поняла, что мне придётся рассказывать сразу о нескольких наших «лицах» пожилых людей.
В самом общем виде — это пожилые люди: бабушки и дедушки, люди с инвалидностью, которые оказались в беде. И беда эта у нас чаще всего двух типов. Первая — это всё, что связано со здоровьем, где человек не справляется сам или ему нужно оказание конкретной помощи, а вторая — это всё, что связано с бедностью, иногда с крайней нищетой. Понятно, что часто две эти беды идут рука об руку. Когда человек тратит свою мизерную пенсию на лекарства, на выплаты, ЖКХ, и у него на еду остаётся сумма, которая несовместима с нормальным питанием. Скорее всего, он будет есть самые дешёвые продукты, и отсюда появляются диабет и другие заболевания.
На всё это накладывается одиночество. С ним сталкиваются и наши подопечные в интернатах. Нам часто говорят: «Ну, бабушкам и дедушкам в интернате же весело». Я говорю: вы считаете, что если двух человек — одного после инсульта, другого после потери всех близких и тяжёлого кризиса — посадить вместе, то они обсмеются? Нет. Это два человека в беде, которые оказались в незнакомом месте, и, как при любом переезде, им все кажется враждебным.
Есть одиночество и в семье, когда наши подопечные становятся объектами ухода: им меняют подгузник, дают кашу и закрывают дверь до вечера, а вечером приносят еду и снова меняют подгузник. Потому что с утра до ночи дочка была на работе, она сама измучена и способна только на это. Но люди в таких семьях тоже наши подопечные, и мы им также ищем возможность помочь.
Наши подопечные — это даже не столько тотально одинокие люди, сколько люди в беде. И в беде может быть не только пожилой человек, а вся его семья.
Мы всегда горько улыбаемся, когда вспоминаем этот стереотип: что все, кто живут в домах престарелых, сами виноваты — детей не родили или плохо воспитали, вот их и бросили. Примерно у 85% наших подопечных есть родственники первого круга — дети, внуки, правнуки. Они их не бросали, они их никуда не сдавали, просто по разным причинам так сложилось.
То же самое и на дому. У очень многих есть дети, которые порой злоупотребляют их пенсией. Есть те, кто живут с дальними родственниками или совсем одни. Но для нас ключевое — видеть человека в беде, а не привязываться к семейному статусу.
— У вас широкий список программ, на чём они основаны?
— Наши программы вытекают из подробностей и бед пожилых людей.
Например, человеку нужно помочь, чтобы он не страдал от отсутствия дров, угля или продуктов. Это наша программа «Неотложка», самая низкопороговая помощь, чтобы человек не замёрз, не растягивал пачку макарон на месяц.
Когда наши подопечные радуются банке консервов и майонезу, это, к сожалению, значит, что нам ещё рано выдыхать и думать, что у кого-то всё стало хорошо.
Другая наша программа — это «Ежедневный уход». Когда мы обеспечиваем уходом людей на дому, которые по разным причинам не могут получить эту помощь от государства. Например, у человека нет статуса инвалида после инсульта — он уже лежит, а помочь некому. Или помощь оказывается несвоевременно.
Есть программа «Медицина», где мы стараемся сохранить и вернуть зрение: делаем операции на глаза, помогаем со слухом (слуховые аппараты), зубами (обеспечиваем самыми простыми зубными протезами), чтобы человек не ел протёртую кашу, а мог хоть что-то жевать и улыбаться. Это и лечение пролежней, предоставление лечебного питания и всё, что связано с медицинским оборудованием: кровати, функциональные коляски, технические средства реабилитации — от прикроватных столиков до специальных ванночек.
Потом одно из моих любимых — «Удобный дом», где мы помогаем пожилым людям обустроить жильё так, чтобы они не упали в туалете, не поскользнулись в ванной, чтобы не происходила дополнительная инвалидизация. Это адаптация жилья к тем нуждам, которые приносит возраст.
Развитие волонтёрства — то, с чего мы начинали и что останется, даже когда поднимутся все остальные проблемы. Наши волонтёры ездят с концертами, общаются, обнимаются. Это проект «Внуки по переписке», поздравления открытками, регулярные письма пожилым людям.
Еще огромный блок онлайн-волонтёрства. У нас каждый день идёт по пять–шесть онлайн-встреч: пожилые люди из Алтайского края играют в шахматы со школьниками из Камчатки, или, например, наши соотечественники в Армении проводят экскурсии по городу для пожилых людей из Кемерово. Это из того, что было у нас недавно.
И там же блок инклюзивного волонтерства, когда мы помогаем ребятам из интернатов становиться осознанными волонтёрами и помощниками для своих же товарищей. Они начинают помогать тем, кто рядом с ними в интернате: поддерживают, гуляют, общаются и учат видеть радость в жизни, а также оказывают помощь одиноким людям на селе или рядом.
Ещё одна наша программа — «Польза и радость». Это всё, что связано с досугом, сохранением активности и осмысленностью дней. Культурные мероприятия, занятия хобби, мастер-классы и другое.
И то, на чём мы держимся, — это учебно-методический центр, программа «Обучение». Мы стараемся не просто помогать, а делать так, чтобы сотрудники интернатов, сотрудники центров помощи на дому — все, кто трудится «в полях» с пожилыми людьми, — становились нашими адептами. Чтобы они тоже верили и понимали, что пожилой человек — это не объект ухода.
Мы все состоим из одних и тех же потребностей, просто с возрастом их становится больше. И то, что нужно пожилым сейчас, будет нужно нам самим, когда нам будет 80 лет. Потребность быть любимыми, быть нужными, быть частью общества никуда не денется.
Одно из моих любимых направлений — поддержка ухаживающих родственников. Мы стараемся сделать так, чтобы у дочки, которая уже 10 лет ухаживает за мамой и падает с ног, было плечо поддержки, знания, сообщество равных, необходимые средства ухода и реабилитации.
Ещё у нас есть большой проект по работе с психиатрическим больницам, куда попадают пожилые люди. Мы ищем ресурсы, чтобы организовать там уход, дневную занятость и, самое главное, вывезти оттуда людей, которые находятся там просто потому, что их некуда было деть. Есть проект и с обычными больницами.
Я не буду на этом останавливаться подробно, но мы работаем во всех регионах страны, и под нашу поддержку в год попадают порядка 100 000 пожилых людей.
Масштаб большой. Большая ответственность. И легче от этого не становится.
— Какой эффект оказывают программы, возможно, где-то он был даже неожиданным?
— Все наши программы устроены так, что у них всегда есть два компонента. Первый — это помощь здесь и сейчас. Второй — попытка встроить эту помощь в систему.
То есть мы можем дать уход на дому прямо сейчас, но параллельно будем добиваться того, чтобы регион взял человека к себе на обслуживание, продолжил оказывать помощь и научился действовать в таких ситуациях дальше. Для этого мы вместе пишем какие-то положения, вместе идём и доказываем, чтобы региону было проще это обосновать. Но основная идея именно такая: помочь сейчас и одновременно научить систему работать по-другому — там, где это возможно.
Из личных открытий для меня: я всегда, наверное, была против развития наших низкопороговых программ. Я понимаю дрова — да. Но ведь очень сложно добиться, чтобы они стали частью системной помощи. Очень сложно, чтобы продукты стали частью системы.
А потом я сама побегала по людям, которые эти продукты получали. И выходит женщина и говорит: «Вы знаете, я над вашей сгущёнкой проплакала всю ночь. Не потому, что изголодалась, а потому, что кто-то там, далеко, обо мне думает, меня любит, и ему важно, чтобы я была живая. Передумала помирать. Оладьев напекла, сгущёнкой полила, поела».
Я, конечно, сама проревелась. Но я поняла: то, что мы даём продукты, воспринимается ещё и как знак: «Дружочек, надо жить дальше. Ты не один. Мы все с тобой рядом. Мы тебя обнимаем». Как вытащить из этого системный компонент? Не знаю. Но мы пытаемся привлекать региональные фонды, чтобы вместе помогать большему количеству людей.
Такие же эффекты бывают и с медицинской помощью. Например, когда мы помогли пожилому человеку с очками или с операцией на глаза — иногда это доходит до комизма.
Много лет назад, в одном из интернатов жил пожилой мужчина. Он никак не реагировал на воздыхания своей соседки. Она уже решила, что всё, жизнь бессмысленна. И тут вдруг она как-то садится неподалёку от него за столик. Он поворачивается, смотрит на неё пару минут и говорит: «Здравствуйте. А что за прекрасная незнакомка? Почему я вас раньше не видел?» Выяснилось, что у него было минус десять, очков не было, и он её действительно просто не видел. В итоге они поженились, и им дали общую комнату.
Вот очки — вроде мелочь. А как без этой мелочи?
— А где изменения даются тяжелее всего?
— Сложно у нас идёт всё, что связано с медициной и с психиатрическими больницами. Здравоохранение — довольно ригидная конструкция. Они много лет выживали в дефиците ресурсов. И когда мы приходим с какими-то, на наш взгляд, гениальными идеями: «давайте наладим уход», «давайте поможем с дополнительным персоналом», они не бегут их реализовывать сломя голову. Они сначала пытаются понять, как это сделать так, чтобы им не прилетело и чтобы не нарушить ни одно из 175 ограничений.
Поэтому всё развивается дольше, чем хочется. А хочется, чтобы помощь пришла прямо сейчас. Но мы не лыком шиты — потихоньку и больницы тоже перестраиваются.
— Мы часто говорим о том, что социальные вопросы должны становиться повесткой государства. Что-то стало лучше, или многое по-прежнему держится на фондах?
— Стало лучше, мы видим некоторую динамику. Всё-таки от интернатов сейчас требуют другого качества жизни. Поэтому то, что мы им приносим, они где-то даже воспринимают с радостью и готовы в это включаться. Но параллельно бьёт полный дефицит кадров. Они, может, и хотят что-то менять, но у них уволились все нянечки, все сиделки, и ухаживать просто некому. И в итоге это снова скатывается в режим выживания.
Все наши истории про закупку дров, угля, это всё ещё очень близко. Достаточно чуть отъехать от мегаполиса, и там человек живёт в холодном деревянном доме, потому что не может себе позволить тепло из-за цен на дрова и отсутствия газификации. В нищите многие попадают в кредитную петлю и дальше уже не могут выбраться сами.
А из важного для нас — проект по системе долговременного ухода. Он стал частью нацпроекта «Семья». И мы делаем всё, чтобы его смысл не расплескался. Наша глобальная цель сделать так, чтобы большой кусок того, что мы делаем сейчас сами, стал нормой государственной социальной политики; чтобы каждый человек на дому имел ежедневную помощь, если он слаб, немощен и не может сам себе помочь. Когда это всё это станет законом, когда под это Минфин будет выделять не одну десятую от потребности, а хотя бы половину, вот тогда это можно будет считать победой всего сектора. Потому что все фонды, которые работают с уязвимыми людьми — с инвалидами, пожилыми, семьями с инвалидностью, — очень этого ждут.
— А если говорить шире: изменилось ли отношение общества к старости?
— Из хорошего — становится слишком много пожилых людей, чтобы продолжать их игнорировать как класс.
При этом у нас всё ещё нет хороших слов про пожилой возраст. Как назвать «возраст дожития»? Меня, например, коробит от слова «старики» — там слышится что-то пренебрежительное. «Бабушки и дедушки» — с этого начинался наш фонд, нам было по 16 лет, и они действительно были нам бабушки и дедушки, но мы выросли и как их назвать сейчас? Что это за возраст? Серебряный? Золотой? Пока язык ещё не понял, как называть это время, чтобы это было не пугающе, не отталкивающе и не унизительно обобщающе.
Из важного — мы долго питали иллюзию, что общество уже точно понимает: старость — наше будущее. Я всегда с лозунгом «Дети — наше будущее» проделываю одно и то же упражнение. Спрашиваю: хорошо, дети — наше будущее. Дальше что будет с детьми? Ну, вырастут. А дальше? Станут взрослыми. А дальше? А дальше они состарятся. Что из этого тогда будущее? Правильно, старость.
И каждому человеку, наверняка, хочется, чтобы это было время, где есть ресурсы и возможности. А те сложности и ограничения, которые приносит возраст, могут быть купированы и протекать намного легче с поддержкой.
Потребности в пожилом возрасте, как и ни в каком другом, не сводимы к «стакану воды». Никому не захочется старости, где ты уже как будто не человек, а объект ухода. Когда утром забежала дочка, кинула тарелку каши, убежала на работу и удивляется: «Чем ты недовольна, мама? Я же тебя никуда не отдала, я же всю ночь у тебя стою». А этой маме хоть полчаса бы с кем-то поговорить — хотя бы раз в неделю.
Сейчас, конечно, трудное время, и говорить про качество жизни сложно. Но если мы не будем бороться за то, что старость — это не только не голодать, не мёрзнуть и быть в сухом памперсе, а старость — это время, когда ты можешь продолжать любить, сохранять свою важность для близких, делиться опытом, участвовать в жизни общества так, как ты можешь, — мы движемся в никуда. Именно поэтому наши проекты не сводятся к тому самому «стакану воды».
— Если говорить о помощи со стороны людей: что важнее — деньги, волонтёрство, открытки?
— Наш принцип взаимодействия с миром, мне кажется, очень простой: помогай чем можешь, помогай как хочешь. Если это студенты (у которых, кажется, и у самих кусок хлеба не всегда с маслом), то они готовы поехать к пожилым людям с концертом, с праздником, с мастер-классом.
Я буквально недавно была «по следам» наших волонтёров, которые съездили в маленький сельский интернат Тверской области. Какие же там все довольные! Все сидят в раскрашенных платках, говорят: «А у нас была технология эбру (рисование на поверхности воды) с вашими волонтёрами». И вот сидят бабушки и дедушки наряженные, счастливые и радостно говорят: «Через месяц ещё приедут».
Точно так же важны открытки. Когда пожилая женщина показывает кипу открыток и говорит: «Мне 85 стукнуло, я думала — все забудут. А когда со всей страны открытки пришли, меня даже глава района поздравлять пришёл». Конечно, такое запомнится человеку на всю жизнь.
Но при этом я обязана сказать: есть пожилые люди и люди с инвалидностью, которые полностью зависят от нас. Они могут жить хоть и дома, но быть абсолютно беспомощными, и мы обеспечиваем им сиделку и ежедневный уход. Для нас всегда огромный стресс, если встаёт вопрос, как выплатить зарплату всем тем, от кого напрямую зависят пожилые люди.
Часть вещей — операции на глаза, кровати, средства от пролежней — мы, к сожалению, можем только купить. Мы очень рады, когда компании жертвуют продукцию. Был опыт, когда кондитерская компания пожертвовала, по-моему, пять тысяч вкуснейшего зефира — у нас вся страна радовалась. Но от финансовой зависимости нам, к сожалению, не уйти — потому что именно деньгами мы платим зарплату, оплачиваем услуги и товары.
— Что может сделать каждый из нас, чтобы не нагружать систему и работу фонда?
— Если бы каждый из нас понимал, что его близким прежде всего нужно внимание — звонок со словами любви и благодарности, объятия, — если бы мы просто заходили попить чаю лишний раз, у нашего фонда, мне кажется, работы было бы в разы меньше.
Я всё время переживала за своего пожилого учителя по аккордеону, а мы были очень дружны. В какой-то момент я поняла, что он скоро уйдёт. И я подумала: вот он мужчина, у него нет семьи, никого, как я ему скажу, что я его люблю? А потом взяла и сказала: «Валентин Иванович, я вас очень люблю, вы мне очень дороги». Сжалась и жду, как он сейчас отреагирует. А он мне говорит: «А я тебя, Лиза, тоже». И вот мы сидим, оба растрогались и хлюпаем носом. И после этого я перестала этого бояться.
Потом он оказался в больнице во время ковида, и к нему не пускали. Я звонила ему, а сотрудники на посту говорили: «Вы чего? Он уже вас вообще не услышит». Я сказала: «Пожалуйста, для меня, поднесите ему телефон, я вас очень прошу». И я до сих пор рада, что это получилось. Поднесли телефон. Я говорю: «Валентин Иванович, дорогой, это Лиза, ваша ученица. Я вас очень-очень люблю, вы это знаете». И мне сотрудница потом говорит: «Ой, он вас узнал». Он был весь в трубках, но заулыбался, кивал головой, хрипел, пытался что-то сказать, но уже ничего не смог, а вскоре ушёл. Я была очень рада, что навык говорить важное для другого человека я успела применить.
От одиночества страдают больше, чем от чего-либо. К сожалению, оно убивает. Рушит психику, рушит соматику. Люди от одиночества разговаривают с телевизором, разговаривают с зеркалом, сходят с ума. И нашим с вами близким в цифровой век очень не хватает внимания и понимания, что они вообще нужны. Поэтому если каждый из нас будет не стесняться, не лениться и не думать: «Я зайду на пять минут — какой в этом смысл». Да даже если вы просто обнимите и убежите — это будет гораздо лучше, чем не зайти вообще.
Объятия — это как круги по воде. Сначала маму, папу, тёть, дядь, троюродных племянников, бабушек, четвероюродных бабушек. А потом — своих пожилых учителей, пожилых коллег, пожилых знакомых, соседок в подъезде.
Новый год — прекрасный повод пустить вокруг себя эти круги. Если каждый из наших читателей посмотрит повнимательнее вокруг, зайдёт с веткой ёлки, с конфетами или с бенгальским огоньком к соседке, которая явно не выходит на улицу или которую он видит сидящей на лавочке, вот это будет для нас, и правда, огромная помощь.
И если потом это будет продолжаться и после праздников, тем более.
— Если я знаю одинокого пенсионера или встречаю такого человека на улице и чувствую, что ему нужна помощь, есть ли какая-то инструкция, что делать?
— С чего мы обычно начинаем любое общение с людьми, готовыми помогать.
В первую очередь, не забывайте уделять внимание своим пожилым близким, обнимать: мам, пап, бабушек, дедушек, других родственников. Потому что чаще всего мы имеем дело с одиночеством: сиротство при живых родителях, одиночество и бедность при детях.
А если говорить о том, как помочь, когда ты видишь человека, который, кажется, в беде, для начала хорошо бы с ним заговорить. Потому что у нас бывали случаи, когда звонит волонтёр или просто неравнодушный человек и говорит: «Пожилая женщина, надо её куда-то забирать». Приезжает наряд полиции — пожилая женщина убегает. Потому что последнее, чего она хотела, это чтобы её кто-то куда-то забирал. Или приезжает скорая помощь, а дедушка говорит: «Не трогайте меня, я уже 40 лет на этом месте сижу и буду сидеть, мне тут хорошо». Помочь насильно очень сложно.
Поэтому сначала надо понять ситуацию. Если человек потерялся, то здесь мы дружим с «ЛизаАлерт», ищем родственников по алгоритмам, которые годами выстраивались. Если вы предполагаете, что человек недоедает, плохо выглядит, если очевидно, что у него дома какая-то сложность (он изголодавшийся, плохо одетый, возможно, там есть признаки жестокого обращения), мы обычно просим узнать адрес, контакты, как держать связь. Можно оставить контакт волонтёра или сообщить примерный адрес (без сбора персональных данных).
Дальше мы связываемся с соцзащитой района, откуда эта ситуация. Просим их выйти на адрес, посмотреть, чем они могут помочь и дать объективную картину. Если они заходят и видят, например, что сын — алкоголик, мать избитая, полный раздрай, — тогда мы вместе с соцзащитой ищем кризисный центр, психолога, подключаем алгоритмы работы с жестоким обращением. Если это крайняя нужда, мы понимаем, что может сделать государство, а что мы, и пытаемся закрыть это проблему общими силами.
Самое главное — не быть равнодушными людьми. Я всегда говорю: лучше 70 раз накормить сытого, чем пропустить одного голодного. Если кажется, что есть беда, лучше лишний раз убедиться, чем пройти мимо человека, который остался в одиночестве. Потому что бывают случаи, когда мы узнаем из СМИ, что соседи только по запаху поняли, что их соседка умерла. Для меня это всегда про чудовищное одиночество и изоляцию — и в большом городе, и в селе. Когда человек умер без помощи, и об этом даже никто не узнал. Как будто его не было. А ведь это от нас зависит.
Если ты живёшь в подъезде — изволь знать своих соседей хотя бы на этаже. Понимать: вот тут женщина, которая всё время сидит на лавочке, провожает взглядом всех, а потом возвращается поздно ночью — потому что, видимо, она одна. Зайдите к ней с куском пирога. Позовите посидеть вместе на лавочке.
Бывают случаи, когда наши волонтёры просто варят суп и отправляют ребёнка: «Отнеси суп на второй этаж к тёте Тоне». Сейчас, к сожалению, это звучит как чудо и подвиг. Но вообще-то это норма общежития. Когда вы сидите с едой, а этажом ниже человек из-за тремора не может себе приготовить горячее и последний раз ел суп год назад, здесь есть вопросы ко всем нам.
Мы можем это изменить. Нужно только быть чутким.
— Вы упоминали «ЛизаАлерт». Как вы взаимодействуете? Есть ли здесь системная работа?
У нас, конечно, бесконечная симпатия к Грише и его команде. В нашем взаимодействии много кейсов, когда пожилой человек с деменцией заблудился, потерялся и пришёл в «островок безопасности». У нас был совместный проект — сейчас он, скорее, живёт уже сам по себе, — когда мы вместе с командой Григория собирали соцзащиты в регионах, где есть активные команды на местах. И мы договаривались о том, каким образом пожилой человек, который заблудился и потерялся, дальше пойдёт по треку социальной помощи и профилактики повторных уходов. Мы вместе с соцзащитами буквально сидели и рисовали схемку: вот он здесь, его нашли, он вернулся сейчас в семью, но завтра он может уйти снова, и как нам быть.
— Вы видите разную старость: и с гончарными мастерскими и одинокую впроголодь. А сами не боитесь стареть?
— Та самая гончарная мастерская, о которой вы говорите, работает в доме престарелых, в отделении для маломобильных. Люди после переломов, инсультов, на колясках всё равно лепят, всё равно занимаются тем, что их восстанавливает и радует. Мы как раз делаем так, чтобы даже в тяжёлой старости была гончарная мастерская.
И очень часто, даже в безнадёжной болезни, люди сохраняют такой оптимизм и так дают прикурить всем нам, молодым и сопливым, твердящим, что «всё плохо». А они говорят: «Нет, всё хорошо. Смотрите, солнце светит, давай чай пить, а завтра в отделение придет парикмахер, обновимся».
И ты думаешь: как мне не радоваться, когда столько поводов! И не стоит ждать момента, когда их станет меньше.
Судя по тому, что я вижу и что для меня важно — люди к старости сохраняют самого себя. От этого спокойно. Если для кого-то важно оставаться ресурсом, он им останется и с одной ногой, и с деменцией, и без. У нас в интернате есть бабушка Тонечка. Она абсолютно ничего не помнит и ничего не может сама. Всё, чем она занимается — целует руки тем, кто к ней подходит, обнимает нянечек, поправляет им халат, если он завернулся. И они говорят: «У нас очередь к ней подойти, что-нибудь для неё сделать». Потому что от неё столько тепла и света, что хочется жить.
Я очень надеюсь, что возраст даст нам возможность продолжать делать то, что нам кажется важным — просто, может быть, уйдет часть мелочей, которые сейчас занимают слишком много сил и времени.
